«Когда я перестаю работать для людей, чувствую, как мне чего-то не хватает». ИА Байкал Инфо, 29.09.2016
30.09.2016
Депутат Законодательного собрания Иркутской области, председатель комиссии по контрольной деятельности Геннадий Нестерович — один из тех представителей парламентского корпуса, которые, долгое время работая на ключевых должностях в разных эшелонах власти, по сути, создавали новейшую историю региона. Руководитель управления (по современной терминологии — министерства) Иркутского облисполкома, член самой первой команды Ножикова, вице-спикер Законодательного собрания — это лишь немногие вехи биографии Геннадия Николаевича, вместившей без малого 55 лет трудового стажа.
Ленское крещение
— Геннадий Николаевич, давайте начнем с самых истоков. Знаю, что вы родились на самом севере Иркутской области, на реке Лене. Что сейчас вспоминается из того времени?
— Я родился в селе Сполошино Киренского района. Когда-то оно было большим, а недавно я приезжал в те места, и живет там сейчас человек двадцать. Село стоит на Лене, рядом протока, и получается, что это почти остров. Удивительно красивое место. Как-то мне захотелось узнать историю этого села поближе, я запросил архивы и узнал, что с конца 80-х годов XVII века в Сполошино жили крестьяне. Со стороны матери у меня, скорее всего, казацкие корни. Ее девичья фамилия Старцева, мой дед участвовал в Первой мировой войне в составе 2-го Забайкальского казачьего пулеметного полка. По линии отца мои предки — переселенцы из Белоруссии, там фамилия Нестерович очень частая. Лет 15—20 назад меня нашел корреспондент газеты «Аргументы и факты» и рассказал, что собирает историю деревни, которая находилась под Минском, и все ее уроженцы носили фамилию Нестерович. В 1905 году мои предки-переселенцы прибыли в Красноярский край, а уже после революции мой дед был первым в тех местах председателем колхоза. Я даже газеты видел, где описывается, как мой дед сел на пенек, собрал вокруг себя сельчан и спросил: «Ну, кто будет записываться в колхоз?» В 1938 году дед был репрессирован, но после письма к Калинину, который на тот момент был председателем Президиума Верховного Совета СССР, деда освободили.
Помню, нам часто приходилось ездить из одного поселка в другой. 17 сентября 1945 года я родился, а уже через пару недель меня повезли в поселок Пеледуй. Поехали самым последним рейсом: это конец сентября или начало октября. Пароход здесь не останавливался, а просто сбавлял скорость, пассажиры подплывали на лодках и пересаживались на судно. Так получилось, что мать в лодке осталась со мной и не заметила борт парохода, ударилась головой и упала в воду. Ее за волосы вытащили, а я поплыл по волнам. Благо, что был в пуховом одеяле, и какое-то время оно удерживало меня на поверхности. Мой дядька, Николай Ильич Охлопков, только что вернувшийся с фронта, заметил это дело, столкнул лодку и бросился за мной. Как он мне потом рассказывал, одеяло уже развернулось, я стал тонуть, и он меня в самый последний момент выловил. Так я получил в реке Лене самое настоящее крещение. А дядька в дальнейшем стал известным человеком — секретарем парткома Братскгэсстроя — и вместе с легендарным начальником Братскгэсстроя Иваном Ивановичем Наймушиным строил Братскую ГЭС. Потом, в 16 лет, я уже сам переплывал Лену и снова чуть не утонул.
Ну а в целом детство было интересное, хотя и немного хулиганистое. А когда я окончил семь классов, родители переехали в поселок Железнодорожный Усольского района. Отец стал работать на станции Тельма, а я в 14 лет поступил в Ангарский политехнический техникум... Закончилось мое детство, началась юность.
Ударная стройка
— Почему именно в этот техникум? Вы уже как-то определились на тот момент с профессией?
— Нет, все получилось достаточно случайно. Представьте, мы приехали с Севера, мне, пацану, 14 лет. Я и не думал куда-то поступать, хотел дальше в школе учиться. А у меня был друг, Коля Киселев, немного старше меня. Его родители переехали раньше, и он уже учился в техникуме. Он и убедил меня: мол, несерьезно в школе сидеть, надо профессию получать. Так моей судьбой стали строительные машины, дорожное оборудование… За год до окончания техникума нас отправили на производственную практику. Работу искали сами, а кому 16-летний мальчишка нужен, который к тому же всего четыре часа в день будет работать? С трудом устроился в тракторный парк комбината № 16 (сегодня это Ангарская нефтехимическая компания), но не на четыре часа, а на полную смену. Работа — самая грязная: мыл двигатели, кувалдой сколачивал с тракторов «ленивцы» (одно из направляющих колес гусеничного трактора. — Ред.). Но вжился в коллектив, стал своим и получил в итоге профессию слесаря второго разряда.
А дальше было распределение на всесоюзную ударную стройку, в город Амурск, на строительство целлюлозно-бумажного комбината. Сначала поставили мастером на участок башенных кранов, а потом перевели начальником участка. Это был 1963 год, мне 18 лет, у меня в подчинении 120 крановщиц, исключительно женщины, и я отвечаю за краны всей ударной стройки. Каждый день в полвосьмого — уже на работе, и до часа ночи. Помню, составляю зимой наряды — а тогда не было шариковых ручек, были чернила — пишешь-пишешь, и вдруг ручка перестает писать, чернила замерзают. Над «козлом» (простейший спиральный обогреватель. — Ред.) ручку погреешь и опять пишешь. Хорошую школу я там прошел. За год имел 18 выговоров — за каждую поломку крана.
— Получается, что в армию вы ушли прямо с ударной стройки?
— Да. Я в юности занимался боксом, в Амурске даже некоторое время тренировал боксеров, и когда меня в армию забирали, пообещали, что попаду в спортроту. А потом говорят: научись-ка ты сначала воевать… Так я оказался в танковом учебном подразделении. Семь месяцев учебки, потом командиром танка — в линейной части, и лишь после этого я оказался в спортроте, где служил еще два года. Так что армии я почти три года отдал. Вернулся я уже не в Амурск, а в Ангарск, устроился в пусконаладочное управление, ездил по стройкам, леспромхозам. Почти все время в командировках проводил. Когда в 1967 году я женился, получилось так: в 12 ночи я из Братска прилетел, на следующий день свадьба, мы ее отыграли, а через сутки я опять улетел на месяц — заканчивал объект в леспромхозе. И жена сказала: все, хватит, парень, мотаться, ищи другую работу.
Механик керамического завода
— А с женой как успели познакомиться при таком графике работы?
— С ней мы познакомились за четыре года до свадьбы, тогда я еще только техникум оканчивал. Она приехала в Ангарск из Липецкой области после окончания сельскохозяйственного техникума. Ее направили в Читинскую область, а в Ангарске у нее были двоюродные сестры. Она остановилась у них, как ей сначала казалось, на несколько дней, а они ее убедили остаться: мол, чего тебе, девчонке, в Читинской области делать? И она устроилась на швейную фабрику. Мы с ней познакомились, потом я уехал на Дальний Восток, ушел в армию. Все это время мы переписывались с ней, а когда я вернулся, повстречались, поняли, что нам по-прежнему друг с другом интересно, и поженились. Так и идем по жизни уже почти 50 лет, в следующем году у нас золотая свадьба.
— И вы ее послушались тогда, нашли другую работу?
— Да, это был Ангарский керамический завод, куда я устроился механиком. Технологический процесс, непрерывное производство. Цех загазован, запылен, постоянные поломки, вызовы. Когда пришел в ремонтно-механический цех, начальник цеха — хороший такой человек, Владимиром Николаевичем его звали — говорит: «Ты надолго к нам?» Я говорю: «Надолго». «Ну, посмотрим, — говорит он, — до тебя здесь 14 человек поменялось. Думаю, что через два-три месяца сбежишь».
— И вы из принципа не уходили?
— Во многом да. Решил доказать себе и другим, что смогу. В итоге проработал там восемь лет. Сначала механиком, потом начальником участка, начальником цеха. А потом меня вызвали в горком партии и неожиданно предложили должность директора Ангарского хлебокомбината. Как потом смеялись мои товарищи с керамического завода: «Ты технологию производства плитки перенес на хлеб». И действительно — технологии очень похожие.
«Учитесь работать как он»
— Хлеб всегда был социальным продуктом, и работа предприятий этой отрасли была под особым вниманием. Думаю, и у вас не всегда было спокойно. Что сейчас вспоминается из того периода?
— Действительно, работа эта непростая, и рассказывать о ней можно долго. Сейчас вспоминается один случай, который, как мне кажется, оказал немалое влияние на мою жизнь. В Ангарске тогда строился новый хлебозавод силами электролизно-химического комбината. Дело идет к сдаче, а я вижу, что на объекте сплошные недоделки. УКСом, непосредственно осуществлявшим строительство, руководил тогда Юрий Иванович Овчинников. Могучий такой мужик, ежиком волосы, зимой ходил без шапки. Он не стеснялся учинять на планерках разборки, но так как я в строительстве поработал, сам себя всегда считал строителем и до сих пор считаю себя строителем — так что для меня это во многом была привычная атмосфера. И вот я говорю ему: «Юрий Иванович, я не приму ваш завод в эксплуатацию». Он: «Да куда ты денешься? Вызовут в горком — и ты примешь. Еще не было случая, чтобы мы не сдали объект вовремя».
И вот наступает 31 декабря, собирается госкомиссия. Пишут замечания, указывают на недоделки. Это была нормальная практика: потом в течение нескольких недель эти недоделки нужно было устранить. Доходит очередь до меня. Мне говорят: подписывай. Не буду, отвечаю. Управление строительства АУС-16 было тогда военизированной организацией, все начальники СМУ — в звании не ниже полковника, а мне 31 год, и я против их всех. Вызывают меня в горком партии. «Почему не подписываешь?» — спрашивают. «Потому что завод не готов, — отвечаю. — Если вы с меня завтра потребуете качественного хлеба, я его не дам».
Прошел Новый год, и на заводе появляется делегация во главе с Виктором Федоровичем Новокшеновым, директором электролизно-химического комбината. Он идет, свита вокруг. Докладывают. А я рядом иду и постоянно вмешиваюсь: здесь все не так, здесь тоже не так. И он вдруг говорит: «Я много в жизни повидал разных авантюристов, которые за чужой счет хотят получить какие-то заслуги». Я сначала не понял, что это ко мне относится. А когда до меня дошло, я спрашиваю: «Извините, это вы про меня, что ли?» И тут я вскипел. Говорю ему: «Вы государственный человек и не видите, что тут ничего не доделано?»
Он удивленно посмотрел на меня. И когда обход закончился, посадил меня рядом: «Ну, рассказывайте…» И я начал рассказывать. «Тут не две недели, — говорю, — а минимум полгода надо, чтобы устранить недоделки». И он вдруг обращается ко всем: «Учитесь работать как он. Все замечания надо устранить, и все, что он скажет сделать, должно быть сделано». В итоге завод мы запустили, правда уже через год, и сейчас он работает под маркой «Каравай». А с Новокшеновым мы долго дружили. Когда я первый раз зашел к нему в кабинет, сразу обратил внимание, что на стенах висели портреты Сергея Королева, Мстислава Келдыша, академика Капицы, Юрия Гагарина… «Хорошие портреты», — говорю. А он отвечает: «Да они все у меня были». В те годы комбинат плотно работал с космической отраслью.
Главный хлебопек
— Думаю, что такая история не могла пройти незамеченной и мимо областных властей… Как там отреагировали на ваш акт неповиновения?
— Не знаю, как отреагировали, но через некоторое время мне поступило предложение стать начальником областного управления хлебопекарной промышленности. Это была огромная структура: 26 заводов по всей области, строительно-монтажное управление, конструкторское бюро, машзавод, своя автобаза, профучилище, шесть тысяч работающих…. Я практически дома не жил. Мотался по всей территории Иркутской области. В тот период мы строили хлебозавод в Усть-Илимске, Усть-Куте, Саянске, Братске, Ново-Ленино в Иркутске. Нужно было проводить реконструкцию Иркутского хлебозавода. Проблем было много, и с хлебом случались большие перебои.
— Почему? Ведь столько заводов было…
— Оборудование и морально, и технически устарело. Практически 70% рабочих мест в хлебопекарной промышленности занимали солдаты. А в Усть-Илимске работали даже досрочно условно освобожденные, поселенцы. Это был очень тяжелый труд. И это надо было изменить. За неполных восемь лет мы полностью реконструировали всю отрасль. Наше управление — потом оно стало производственным объединением — мы вывели в передовые по стране.
— Вы начали говорить про реконструкцию Иркутского хлебозавода. Как она проходила?
— Мне в этом деле сильно помогли первый заместитель председателя облисполкома Иннокентий Михайлович Мельников и Юрий Александрович Шкуропат, который возглавлял горисполком. Мы втроем полетели в Москву к министру пищевой промышленности Степану Ивановичу Чистоплясову, потом он был секретарем Верховного Совета РФ. К нему было очень трудно попасть, мы неделю в Москве прожили, но с министром все-таки переговорили. Потом министр прилетел сюда. Встал вопрос о переносе хлебозавода за территорию Иркутска. Я был против этого: понимал, что если за город завод вынесешь, то рабочих на него точно не найдешь. Министр меня поддержал: «Кондитерская фабрика «Красный Октябрь» возле Кремля работает — и ничего. На реконструкцию деньги дам, на перевод — нет». Нужно было искать новые печи, которые нам подходили, и мы нашли их в Норильске, практически самодельные. Их мужик какой-то собрал — и они работали. Я отдавал себе отчет: если мы поставим эти печи и они не подойдут, меня точно посадят. На основе норильских «самоделок» разработали новые печи. Когда мы стали их монтировать, завод, по сути, нужно было развернуть на 90 градусов. Мы сняли кровлю, и несколько дней завод работал без крыши. Я, конечно, подстраховался, организовал дополнительные поставки хлеба из Шелехова и Ангарска, но риск и ответственность были огромные.
— Часто говорят, что в советское время была какая-то особенная практика воспитания руководителей. Вы слышали об этом?
— Не только слышал, но и испытал такую практику на себе. Я только начал работать начальником управления, когда первому секретарю Иркутского обкома партии Василию Ивановичу Ситникову люди пожаловались на перебои с хлебом. Мне об этой истории рассказали и посоветовали готовиться к разбору полетов. Я, конечно, переживал, но думал, что по большому счету все обойдется. Пришли на бюро обкома партии, утвердили постановление, а потом Ситников вдруг говорит: «А что будем делать с товарищем Нестеровичем?» И сам себе отвечает: «Есть предложение снять с работы и исключить из партии». По тем временам это был конец карьеры, крест на всю оставшуюся жизнь, с таким клеймом на работу никто уже не брал. Наступила мертвая тишина, и Алексей Емельянович Соколов, председатель облисполкома, тихо говорит: «Да мы только что утвердили его начальником управления. Всего месяц прошел». «Не всего месяц, а уже месяц», — отреагировал Ситников, но дал еще месяц, чтобы я исправил положение. Потом еще несколько раз Иннокентию Михайловичу Мельникову приходилось объяснять Ситникову, доказывать, что я пашу, работаю, но так быстро все проблемы не решить.
В общем, я остался руководить хлебопекарной промышленностью региона почти на восемь лет, а когда в администрацию пришел Юрий Абрамович Ножиков, он пригласил меня на должность своего заместителя. Я проработал в его команде с 1988-го по 1992 год и отвечал за торговлю, бытовое обслуживание, обеспечение продуктами питания и многое другое… Это была самая первая команда Ножикова, я работал в облисполкоме с такими людьми, как Лев Платонов, Борис Сюткин, Валерий Игнатов, Слава Бобровников.
В команде Ножикова
— Знаете, Геннадий Николаевич, мне почему-то кажется, что на тот момент это была по-настоящему «расстрельная» должность. Ведь это то время, когда в стране начался страшнейший дефицит.
— Да, я помню первые демонстрации. Когда мы стояли с Ножиковым у окна, а народ с транспарантами шел к «серому дому». Для нас это было дико, мы не знали, что делать.
— И что делали?
— Выходили к людям и разговаривали с ними. Помню, как к зданию администрации вышли бамовцы. Они отработали положенный срок, ожидали получения машин, а им ничего не дали. И я вышел к ним. Один. А бамовцы народ серьезный. Пришлось держать перед ними ответ. Тогда еще был обком партии, его возглавлял Владимир Иванович Потапов, и он мне как-то говорит: «Иди объясняй, почему нет продовольствия в области». «Куда идти?» — спрашиваю. «Как куда? На завод имени Куйбышева, релейный завод, завод радиоприемников…» Я каждую такую встречу до сих пор помню: тысячи людей в рабочей одежде, залы полные, в проходах народ стоит, и я один на сцене. Защищать некому. И я ответ держал перед народом.
— Что говорили?
— Объяснял ситуацию, которая сложилась на тот момент в стране, рассказывал, как мы ее пытаемся разрешить. Как мы ездим по всей стране, добываем продукты для региона. Когда стала рушиться старая система, мы создали отдел ресурсов и балансов, который контролировал, что ввозится в Иркутскую область и что вывозится. Необходимо было сбалансировать систему в новых условиях. Мы везли из области наши природные ресурсы, пристраивали их в обмен на продовольствие. У нас были контакты с Казахстаном, Украиной, Узбекистаном, Таджикистаном, Орловской, Липецкой областями, с Монголией…. Помню, как-то на Украине вместе с Юрием Абрамовичем подписывали соглашение по поставкам сахара в Иркутскую область. Перед нами — первый заместитель председателя правительства Украины, председатель агропрома. Когда мы все документы подписали, он достает бутылку какого-то суперэлитного шампанского, разливает. Мы выпили по бокалу, и Ножиков выпил. Вниз спускаемся, смотрю — Ножиков весь позеленел, покраснел, совсем плохо… Я испугался: «Что с вами, Юрий Абрамович?» Он шепчет: «Я же не пью, но как я мог отказать, ведь мы подписали такое важное соглашение…»
— Почему ушли из администрации?
— Появились определенные трения, непонимания. Я не стал бы сейчас говорить, что кто-то конкретно в них виноват. Случилось как случилось. Я написал заявление и ушел. В тот момент я посчитал, что у меня есть достаточный опыт, чтобы организовать собственное дело, и на некоторое время связал свою судьбу с бизнесом.
Системные вопросы
— Тем не менее в 2000 году вы вернулись во власть — стали депутатом Законодательного собрания Иркутской области. Почему?
— Слишком долго я работал для людей, в какой-то степени привык к этому и, несколько лет поработав на себя, стал чувствовать, что мне чего-то не хватает. Поэтому когда мне поступило предложение от главы областной администрации Бориса Говорина принять участие в выборах, я согласился. Прошли первые встречи с избирателями — и я понял, что принял правильное решение. Мой округ был в Заларинском районе и частях Куйтунского и Зиминского районов. Помню, я приехал в один из леспромхозов, а они тогда брошенными оказались…. Никогда не забуду эту встречу, народ в клубе собрался, человек 60—80, одни женщины. Я пытался еще шутить, но вижу — шутки не прокатывают: взгляды злые, лица настороженные. Говорю тогда: «Давайте, какие у вас есть вопросы?» Чего я только не выслушал! Про всех и вся. И за всех я получил. В магазинах ничего нет, работы нет и так далее. Я стоял и молчал. Меня били-били, сначала громко, потом все тише и тише. Я спрашиваю: «Ну что, выговорились? Легче стало?» «Да, — отвечают, — вы первый, кто доехал до нас». И в этой ситуации я понял, что должен сделать все, чтобы помочь этим людям и тысячам других, у которых есть свои проблемы.
— И вы помогли леспромхозу?
— Большинство проблем, которые мы обсуждали, были системными. На уровне одной встречи их не решить. В ходе беседы выяснилось, что в местный клуб нужен музыкальный центр. Я пообещал привезти, мне не поверили: да ладно, говорят, вы все только обещаете. Через два месяца мы этот центр привезли, и та же самая женщина, которая больше всех со мной спорила, побежала по всему поселку, собрала пирожки, самогонку. Мы сели, поговорили — в общем, расстались хорошо.
А когда я стал депутатом, принялся решать уже те самые системные вопросы. Мы начали плотно заниматься сельским хозяйством, выработали стратегию его развития. Сейчас сельское хозяйство набирает в регионе серьезные обороты, уже идет конкуренция за землю, аграрии начали осваивать те поля, которые считались брошенными.
Считаю большим достижением нашего депутатского корпуса и фракции «Единая Россия» работу над программой «Народные инициативы». Это хоть небольшие деньги, но они доходят непосредственно до населения. Когда один наш коллега стал критиковать эту программу, говорить, что ее нужно закрыть, что это подачки, я, конечно, возмутился. Потому что эта программа действительно развивает инициативу на местах. Народ сам определяет, куда эти деньги направить. Сейчас есть предложение, что, может быть, сделать «Народные инициативы» не просто проектом, а законом. Тогда у всех будет четкое понимание, что это надолго, постоянно, чтобы можно было планы строить.
Килограммовый помидор
— Геннадий Николаевич, мы в ходе нашей беседы совсем немного затронули тему вашей семьи. Расскажите о ней подробнее.
— То, что на следующий год у нас с женой будет золотая свадьба, я вам уже рассказал. У нас двое детей. Дочь окончила юридический факультет нашего госуниверситета, сейчас она работает начальником юротдела в Дальневосточном банке. Сын занимается бизнесом. У него двое детей, две мои внучки. Первая занимается в школе олимпийского резерва, горнолыжница, имеет первый спортивный разряд. Второй сейчас всего девять месяцев. У дочери один ребенок, тоже девочка, моя старшая внучка. В этом году пошла в 11-й класс, занимается вокалом, участвует в различных конкурсах. Дети сейчас, конечно, живут уже отдельно от нас.
— Как-то свои аграрные навыки в обычной жизни используете?
— Мы живем в загородном доме. Это, конечно, и огород, и хозяйство. У нас несколько куриц, кот, собака. Все овощи выращиваем сами. Прихожу с работы — и сразу на огород. У нас участок — 22 сотки, очень много растительности. Плодоносит все. Даже кедр в этом году где-то пятьдесят шишек дал, но белки все сгрызли. Абрикосы самые настоящие растут, как на юге. Крупные яблоки пока еще не удаются, но полукультурки — нормальные. Слива разных сортов, малина, смородина красная, черная… Ели голубые, серые, зеленые, пробковое дерево и орех — чего у нас только нет! Я занимаюсь деревьями и кустарниками, жена — овощными культурами. В прошлом году она вырастила просто гигантские помидоры — один из них потянул на 1,2 килограмма, в этом году помидоры поменьше, по 600 граммов. Кроме огорода люблю рыбалку. Когда я бизнесом занимался, то посетил около пятидесяти стран мира, но это по делам, а на отдых, наверное, только в Таиланд да в Карловы Вары получилось съездить. Часто просто выезжаем с друзьями на природу, с некоторыми из них мы знакомы по пятьдесят с лишним лет. Так что всегда есть о чем поговорить, что обсудить.
— Что обычно вспоминаете?
— Вспоминается многое. Было немало поездок по территориям, встреч с самыми разными людьми. Я обсуждал вопросы, которые их волнуют, часто сопереживал вместе с ними, но всегда старался найти какой-то выход из той или иной ситуации. Исходя из опыта собственной работы, могу сказать, что многие наши проблемы вполне решаемы, надо только постараться всем вместе их решить.
СМ Номер один, № 38 от 29 сентября 2016 года
«Когда я перестаю работать для людей, чувствую, как мне чего-то не хватает». ИА Байкал Инфо, 29.09.2016
Геннадий Нестерович рассказал про развитие хлебопекарного сектора и про особенности работы в эпоху перестройкиДепутат Законодательного собрания Иркутской области, председатель комиссии по контрольной деятельности Геннадий Нестерович — один из тех представителей парламентского корпуса, которые, долгое время работая на ключевых должностях в разных эшелонах власти, по сути, создавали новейшую историю региона. Руководитель управления (по современной терминологии — министерства) Иркутского облисполкома, член самой первой команды Ножикова, вице-спикер Законодательного собрания — это лишь немногие вехи биографии Геннадия Николаевича, вместившей без малого 55 лет трудового стажа.
Ленское крещение
— Геннадий Николаевич, давайте начнем с самых истоков. Знаю, что вы родились на самом севере Иркутской области, на реке Лене. Что сейчас вспоминается из того времени?
— Я родился в селе Сполошино Киренского района. Когда-то оно было большим, а недавно я приезжал в те места, и живет там сейчас человек двадцать. Село стоит на Лене, рядом протока, и получается, что это почти остров. Удивительно красивое место. Как-то мне захотелось узнать историю этого села поближе, я запросил архивы и узнал, что с конца 80-х годов XVII века в Сполошино жили крестьяне. Со стороны матери у меня, скорее всего, казацкие корни. Ее девичья фамилия Старцева, мой дед участвовал в Первой мировой войне в составе 2-го Забайкальского казачьего пулеметного полка. По линии отца мои предки — переселенцы из Белоруссии, там фамилия Нестерович очень частая. Лет 15—20 назад меня нашел корреспондент газеты «Аргументы и факты» и рассказал, что собирает историю деревни, которая находилась под Минском, и все ее уроженцы носили фамилию Нестерович. В 1905 году мои предки-переселенцы прибыли в Красноярский край, а уже после революции мой дед был первым в тех местах председателем колхоза. Я даже газеты видел, где описывается, как мой дед сел на пенек, собрал вокруг себя сельчан и спросил: «Ну, кто будет записываться в колхоз?» В 1938 году дед был репрессирован, но после письма к Калинину, который на тот момент был председателем Президиума Верховного Совета СССР, деда освободили.
Помню, нам часто приходилось ездить из одного поселка в другой. 17 сентября 1945 года я родился, а уже через пару недель меня повезли в поселок Пеледуй. Поехали самым последним рейсом: это конец сентября или начало октября. Пароход здесь не останавливался, а просто сбавлял скорость, пассажиры подплывали на лодках и пересаживались на судно. Так получилось, что мать в лодке осталась со мной и не заметила борт парохода, ударилась головой и упала в воду. Ее за волосы вытащили, а я поплыл по волнам. Благо, что был в пуховом одеяле, и какое-то время оно удерживало меня на поверхности. Мой дядька, Николай Ильич Охлопков, только что вернувшийся с фронта, заметил это дело, столкнул лодку и бросился за мной. Как он мне потом рассказывал, одеяло уже развернулось, я стал тонуть, и он меня в самый последний момент выловил. Так я получил в реке Лене самое настоящее крещение. А дядька в дальнейшем стал известным человеком — секретарем парткома Братскгэсстроя — и вместе с легендарным начальником Братскгэсстроя Иваном Ивановичем Наймушиным строил Братскую ГЭС. Потом, в 16 лет, я уже сам переплывал Лену и снова чуть не утонул.
Ну а в целом детство было интересное, хотя и немного хулиганистое. А когда я окончил семь классов, родители переехали в поселок Железнодорожный Усольского района. Отец стал работать на станции Тельма, а я в 14 лет поступил в Ангарский политехнический техникум... Закончилось мое детство, началась юность.
Ударная стройка
— Почему именно в этот техникум? Вы уже как-то определились на тот момент с профессией?
— Нет, все получилось достаточно случайно. Представьте, мы приехали с Севера, мне, пацану, 14 лет. Я и не думал куда-то поступать, хотел дальше в школе учиться. А у меня был друг, Коля Киселев, немного старше меня. Его родители переехали раньше, и он уже учился в техникуме. Он и убедил меня: мол, несерьезно в школе сидеть, надо профессию получать. Так моей судьбой стали строительные машины, дорожное оборудование… За год до окончания техникума нас отправили на производственную практику. Работу искали сами, а кому 16-летний мальчишка нужен, который к тому же всего четыре часа в день будет работать? С трудом устроился в тракторный парк комбината № 16 (сегодня это Ангарская нефтехимическая компания), но не на четыре часа, а на полную смену. Работа — самая грязная: мыл двигатели, кувалдой сколачивал с тракторов «ленивцы» (одно из направляющих колес гусеничного трактора. — Ред.). Но вжился в коллектив, стал своим и получил в итоге профессию слесаря второго разряда.
А дальше было распределение на всесоюзную ударную стройку, в город Амурск, на строительство целлюлозно-бумажного комбината. Сначала поставили мастером на участок башенных кранов, а потом перевели начальником участка. Это был 1963 год, мне 18 лет, у меня в подчинении 120 крановщиц, исключительно женщины, и я отвечаю за краны всей ударной стройки. Каждый день в полвосьмого — уже на работе, и до часа ночи. Помню, составляю зимой наряды — а тогда не было шариковых ручек, были чернила — пишешь-пишешь, и вдруг ручка перестает писать, чернила замерзают. Над «козлом» (простейший спиральный обогреватель. — Ред.) ручку погреешь и опять пишешь. Хорошую школу я там прошел. За год имел 18 выговоров — за каждую поломку крана.
— Получается, что в армию вы ушли прямо с ударной стройки?
— Да. Я в юности занимался боксом, в Амурске даже некоторое время тренировал боксеров, и когда меня в армию забирали, пообещали, что попаду в спортроту. А потом говорят: научись-ка ты сначала воевать… Так я оказался в танковом учебном подразделении. Семь месяцев учебки, потом командиром танка — в линейной части, и лишь после этого я оказался в спортроте, где служил еще два года. Так что армии я почти три года отдал. Вернулся я уже не в Амурск, а в Ангарск, устроился в пусконаладочное управление, ездил по стройкам, леспромхозам. Почти все время в командировках проводил. Когда в 1967 году я женился, получилось так: в 12 ночи я из Братска прилетел, на следующий день свадьба, мы ее отыграли, а через сутки я опять улетел на месяц — заканчивал объект в леспромхозе. И жена сказала: все, хватит, парень, мотаться, ищи другую работу.
Механик керамического завода
— А с женой как успели познакомиться при таком графике работы?
— С ней мы познакомились за четыре года до свадьбы, тогда я еще только техникум оканчивал. Она приехала в Ангарск из Липецкой области после окончания сельскохозяйственного техникума. Ее направили в Читинскую область, а в Ангарске у нее были двоюродные сестры. Она остановилась у них, как ей сначала казалось, на несколько дней, а они ее убедили остаться: мол, чего тебе, девчонке, в Читинской области делать? И она устроилась на швейную фабрику. Мы с ней познакомились, потом я уехал на Дальний Восток, ушел в армию. Все это время мы переписывались с ней, а когда я вернулся, повстречались, поняли, что нам по-прежнему друг с другом интересно, и поженились. Так и идем по жизни уже почти 50 лет, в следующем году у нас золотая свадьба.
— И вы ее послушались тогда, нашли другую работу?
— Да, это был Ангарский керамический завод, куда я устроился механиком. Технологический процесс, непрерывное производство. Цех загазован, запылен, постоянные поломки, вызовы. Когда пришел в ремонтно-механический цех, начальник цеха — хороший такой человек, Владимиром Николаевичем его звали — говорит: «Ты надолго к нам?» Я говорю: «Надолго». «Ну, посмотрим, — говорит он, — до тебя здесь 14 человек поменялось. Думаю, что через два-три месяца сбежишь».
— И вы из принципа не уходили?
— Во многом да. Решил доказать себе и другим, что смогу. В итоге проработал там восемь лет. Сначала механиком, потом начальником участка, начальником цеха. А потом меня вызвали в горком партии и неожиданно предложили должность директора Ангарского хлебокомбината. Как потом смеялись мои товарищи с керамического завода: «Ты технологию производства плитки перенес на хлеб». И действительно — технологии очень похожие.
«Учитесь работать как он»
— Хлеб всегда был социальным продуктом, и работа предприятий этой отрасли была под особым вниманием. Думаю, и у вас не всегда было спокойно. Что сейчас вспоминается из того периода?
— Действительно, работа эта непростая, и рассказывать о ней можно долго. Сейчас вспоминается один случай, который, как мне кажется, оказал немалое влияние на мою жизнь. В Ангарске тогда строился новый хлебозавод силами электролизно-химического комбината. Дело идет к сдаче, а я вижу, что на объекте сплошные недоделки. УКСом, непосредственно осуществлявшим строительство, руководил тогда Юрий Иванович Овчинников. Могучий такой мужик, ежиком волосы, зимой ходил без шапки. Он не стеснялся учинять на планерках разборки, но так как я в строительстве поработал, сам себя всегда считал строителем и до сих пор считаю себя строителем — так что для меня это во многом была привычная атмосфера. И вот я говорю ему: «Юрий Иванович, я не приму ваш завод в эксплуатацию». Он: «Да куда ты денешься? Вызовут в горком — и ты примешь. Еще не было случая, чтобы мы не сдали объект вовремя».
И вот наступает 31 декабря, собирается госкомиссия. Пишут замечания, указывают на недоделки. Это была нормальная практика: потом в течение нескольких недель эти недоделки нужно было устранить. Доходит очередь до меня. Мне говорят: подписывай. Не буду, отвечаю. Управление строительства АУС-16 было тогда военизированной организацией, все начальники СМУ — в звании не ниже полковника, а мне 31 год, и я против их всех. Вызывают меня в горком партии. «Почему не подписываешь?» — спрашивают. «Потому что завод не готов, — отвечаю. — Если вы с меня завтра потребуете качественного хлеба, я его не дам».
Прошел Новый год, и на заводе появляется делегация во главе с Виктором Федоровичем Новокшеновым, директором электролизно-химического комбината. Он идет, свита вокруг. Докладывают. А я рядом иду и постоянно вмешиваюсь: здесь все не так, здесь тоже не так. И он вдруг говорит: «Я много в жизни повидал разных авантюристов, которые за чужой счет хотят получить какие-то заслуги». Я сначала не понял, что это ко мне относится. А когда до меня дошло, я спрашиваю: «Извините, это вы про меня, что ли?» И тут я вскипел. Говорю ему: «Вы государственный человек и не видите, что тут ничего не доделано?»
Он удивленно посмотрел на меня. И когда обход закончился, посадил меня рядом: «Ну, рассказывайте…» И я начал рассказывать. «Тут не две недели, — говорю, — а минимум полгода надо, чтобы устранить недоделки». И он вдруг обращается ко всем: «Учитесь работать как он. Все замечания надо устранить, и все, что он скажет сделать, должно быть сделано». В итоге завод мы запустили, правда уже через год, и сейчас он работает под маркой «Каравай». А с Новокшеновым мы долго дружили. Когда я первый раз зашел к нему в кабинет, сразу обратил внимание, что на стенах висели портреты Сергея Королева, Мстислава Келдыша, академика Капицы, Юрия Гагарина… «Хорошие портреты», — говорю. А он отвечает: «Да они все у меня были». В те годы комбинат плотно работал с космической отраслью.
Главный хлебопек
— Думаю, что такая история не могла пройти незамеченной и мимо областных властей… Как там отреагировали на ваш акт неповиновения?
— Не знаю, как отреагировали, но через некоторое время мне поступило предложение стать начальником областного управления хлебопекарной промышленности. Это была огромная структура: 26 заводов по всей области, строительно-монтажное управление, конструкторское бюро, машзавод, своя автобаза, профучилище, шесть тысяч работающих…. Я практически дома не жил. Мотался по всей территории Иркутской области. В тот период мы строили хлебозавод в Усть-Илимске, Усть-Куте, Саянске, Братске, Ново-Ленино в Иркутске. Нужно было проводить реконструкцию Иркутского хлебозавода. Проблем было много, и с хлебом случались большие перебои.
— Почему? Ведь столько заводов было…
— Оборудование и морально, и технически устарело. Практически 70% рабочих мест в хлебопекарной промышленности занимали солдаты. А в Усть-Илимске работали даже досрочно условно освобожденные, поселенцы. Это был очень тяжелый труд. И это надо было изменить. За неполных восемь лет мы полностью реконструировали всю отрасль. Наше управление — потом оно стало производственным объединением — мы вывели в передовые по стране.
— Вы начали говорить про реконструкцию Иркутского хлебозавода. Как она проходила?
— Мне в этом деле сильно помогли первый заместитель председателя облисполкома Иннокентий Михайлович Мельников и Юрий Александрович Шкуропат, который возглавлял горисполком. Мы втроем полетели в Москву к министру пищевой промышленности Степану Ивановичу Чистоплясову, потом он был секретарем Верховного Совета РФ. К нему было очень трудно попасть, мы неделю в Москве прожили, но с министром все-таки переговорили. Потом министр прилетел сюда. Встал вопрос о переносе хлебозавода за территорию Иркутска. Я был против этого: понимал, что если за город завод вынесешь, то рабочих на него точно не найдешь. Министр меня поддержал: «Кондитерская фабрика «Красный Октябрь» возле Кремля работает — и ничего. На реконструкцию деньги дам, на перевод — нет». Нужно было искать новые печи, которые нам подходили, и мы нашли их в Норильске, практически самодельные. Их мужик какой-то собрал — и они работали. Я отдавал себе отчет: если мы поставим эти печи и они не подойдут, меня точно посадят. На основе норильских «самоделок» разработали новые печи. Когда мы стали их монтировать, завод, по сути, нужно было развернуть на 90 градусов. Мы сняли кровлю, и несколько дней завод работал без крыши. Я, конечно, подстраховался, организовал дополнительные поставки хлеба из Шелехова и Ангарска, но риск и ответственность были огромные.
— Часто говорят, что в советское время была какая-то особенная практика воспитания руководителей. Вы слышали об этом?
— Не только слышал, но и испытал такую практику на себе. Я только начал работать начальником управления, когда первому секретарю Иркутского обкома партии Василию Ивановичу Ситникову люди пожаловались на перебои с хлебом. Мне об этой истории рассказали и посоветовали готовиться к разбору полетов. Я, конечно, переживал, но думал, что по большому счету все обойдется. Пришли на бюро обкома партии, утвердили постановление, а потом Ситников вдруг говорит: «А что будем делать с товарищем Нестеровичем?» И сам себе отвечает: «Есть предложение снять с работы и исключить из партии». По тем временам это был конец карьеры, крест на всю оставшуюся жизнь, с таким клеймом на работу никто уже не брал. Наступила мертвая тишина, и Алексей Емельянович Соколов, председатель облисполкома, тихо говорит: «Да мы только что утвердили его начальником управления. Всего месяц прошел». «Не всего месяц, а уже месяц», — отреагировал Ситников, но дал еще месяц, чтобы я исправил положение. Потом еще несколько раз Иннокентию Михайловичу Мельникову приходилось объяснять Ситникову, доказывать, что я пашу, работаю, но так быстро все проблемы не решить.
В общем, я остался руководить хлебопекарной промышленностью региона почти на восемь лет, а когда в администрацию пришел Юрий Абрамович Ножиков, он пригласил меня на должность своего заместителя. Я проработал в его команде с 1988-го по 1992 год и отвечал за торговлю, бытовое обслуживание, обеспечение продуктами питания и многое другое… Это была самая первая команда Ножикова, я работал в облисполкоме с такими людьми, как Лев Платонов, Борис Сюткин, Валерий Игнатов, Слава Бобровников.
В команде Ножикова
— Знаете, Геннадий Николаевич, мне почему-то кажется, что на тот момент это была по-настоящему «расстрельная» должность. Ведь это то время, когда в стране начался страшнейший дефицит.
— Да, я помню первые демонстрации. Когда мы стояли с Ножиковым у окна, а народ с транспарантами шел к «серому дому». Для нас это было дико, мы не знали, что делать.
— И что делали?
— Выходили к людям и разговаривали с ними. Помню, как к зданию администрации вышли бамовцы. Они отработали положенный срок, ожидали получения машин, а им ничего не дали. И я вышел к ним. Один. А бамовцы народ серьезный. Пришлось держать перед ними ответ. Тогда еще был обком партии, его возглавлял Владимир Иванович Потапов, и он мне как-то говорит: «Иди объясняй, почему нет продовольствия в области». «Куда идти?» — спрашиваю. «Как куда? На завод имени Куйбышева, релейный завод, завод радиоприемников…» Я каждую такую встречу до сих пор помню: тысячи людей в рабочей одежде, залы полные, в проходах народ стоит, и я один на сцене. Защищать некому. И я ответ держал перед народом.
— Что говорили?
— Объяснял ситуацию, которая сложилась на тот момент в стране, рассказывал, как мы ее пытаемся разрешить. Как мы ездим по всей стране, добываем продукты для региона. Когда стала рушиться старая система, мы создали отдел ресурсов и балансов, который контролировал, что ввозится в Иркутскую область и что вывозится. Необходимо было сбалансировать систему в новых условиях. Мы везли из области наши природные ресурсы, пристраивали их в обмен на продовольствие. У нас были контакты с Казахстаном, Украиной, Узбекистаном, Таджикистаном, Орловской, Липецкой областями, с Монголией…. Помню, как-то на Украине вместе с Юрием Абрамовичем подписывали соглашение по поставкам сахара в Иркутскую область. Перед нами — первый заместитель председателя правительства Украины, председатель агропрома. Когда мы все документы подписали, он достает бутылку какого-то суперэлитного шампанского, разливает. Мы выпили по бокалу, и Ножиков выпил. Вниз спускаемся, смотрю — Ножиков весь позеленел, покраснел, совсем плохо… Я испугался: «Что с вами, Юрий Абрамович?» Он шепчет: «Я же не пью, но как я мог отказать, ведь мы подписали такое важное соглашение…»
— Почему ушли из администрации?
— Появились определенные трения, непонимания. Я не стал бы сейчас говорить, что кто-то конкретно в них виноват. Случилось как случилось. Я написал заявление и ушел. В тот момент я посчитал, что у меня есть достаточный опыт, чтобы организовать собственное дело, и на некоторое время связал свою судьбу с бизнесом.
Системные вопросы
— Тем не менее в 2000 году вы вернулись во власть — стали депутатом Законодательного собрания Иркутской области. Почему?
— Слишком долго я работал для людей, в какой-то степени привык к этому и, несколько лет поработав на себя, стал чувствовать, что мне чего-то не хватает. Поэтому когда мне поступило предложение от главы областной администрации Бориса Говорина принять участие в выборах, я согласился. Прошли первые встречи с избирателями — и я понял, что принял правильное решение. Мой округ был в Заларинском районе и частях Куйтунского и Зиминского районов. Помню, я приехал в один из леспромхозов, а они тогда брошенными оказались…. Никогда не забуду эту встречу, народ в клубе собрался, человек 60—80, одни женщины. Я пытался еще шутить, но вижу — шутки не прокатывают: взгляды злые, лица настороженные. Говорю тогда: «Давайте, какие у вас есть вопросы?» Чего я только не выслушал! Про всех и вся. И за всех я получил. В магазинах ничего нет, работы нет и так далее. Я стоял и молчал. Меня били-били, сначала громко, потом все тише и тише. Я спрашиваю: «Ну что, выговорились? Легче стало?» «Да, — отвечают, — вы первый, кто доехал до нас». И в этой ситуации я понял, что должен сделать все, чтобы помочь этим людям и тысячам других, у которых есть свои проблемы.
— И вы помогли леспромхозу?
— Большинство проблем, которые мы обсуждали, были системными. На уровне одной встречи их не решить. В ходе беседы выяснилось, что в местный клуб нужен музыкальный центр. Я пообещал привезти, мне не поверили: да ладно, говорят, вы все только обещаете. Через два месяца мы этот центр привезли, и та же самая женщина, которая больше всех со мной спорила, побежала по всему поселку, собрала пирожки, самогонку. Мы сели, поговорили — в общем, расстались хорошо.
А когда я стал депутатом, принялся решать уже те самые системные вопросы. Мы начали плотно заниматься сельским хозяйством, выработали стратегию его развития. Сейчас сельское хозяйство набирает в регионе серьезные обороты, уже идет конкуренция за землю, аграрии начали осваивать те поля, которые считались брошенными.
Считаю большим достижением нашего депутатского корпуса и фракции «Единая Россия» работу над программой «Народные инициативы». Это хоть небольшие деньги, но они доходят непосредственно до населения. Когда один наш коллега стал критиковать эту программу, говорить, что ее нужно закрыть, что это подачки, я, конечно, возмутился. Потому что эта программа действительно развивает инициативу на местах. Народ сам определяет, куда эти деньги направить. Сейчас есть предложение, что, может быть, сделать «Народные инициативы» не просто проектом, а законом. Тогда у всех будет четкое понимание, что это надолго, постоянно, чтобы можно было планы строить.
Килограммовый помидор
— Геннадий Николаевич, мы в ходе нашей беседы совсем немного затронули тему вашей семьи. Расскажите о ней подробнее.
— То, что на следующий год у нас с женой будет золотая свадьба, я вам уже рассказал. У нас двое детей. Дочь окончила юридический факультет нашего госуниверситета, сейчас она работает начальником юротдела в Дальневосточном банке. Сын занимается бизнесом. У него двое детей, две мои внучки. Первая занимается в школе олимпийского резерва, горнолыжница, имеет первый спортивный разряд. Второй сейчас всего девять месяцев. У дочери один ребенок, тоже девочка, моя старшая внучка. В этом году пошла в 11-й класс, занимается вокалом, участвует в различных конкурсах. Дети сейчас, конечно, живут уже отдельно от нас.
— Как-то свои аграрные навыки в обычной жизни используете?
— Мы живем в загородном доме. Это, конечно, и огород, и хозяйство. У нас несколько куриц, кот, собака. Все овощи выращиваем сами. Прихожу с работы — и сразу на огород. У нас участок — 22 сотки, очень много растительности. Плодоносит все. Даже кедр в этом году где-то пятьдесят шишек дал, но белки все сгрызли. Абрикосы самые настоящие растут, как на юге. Крупные яблоки пока еще не удаются, но полукультурки — нормальные. Слива разных сортов, малина, смородина красная, черная… Ели голубые, серые, зеленые, пробковое дерево и орех — чего у нас только нет! Я занимаюсь деревьями и кустарниками, жена — овощными культурами. В прошлом году она вырастила просто гигантские помидоры — один из них потянул на 1,2 килограмма, в этом году помидоры поменьше, по 600 граммов. Кроме огорода люблю рыбалку. Когда я бизнесом занимался, то посетил около пятидесяти стран мира, но это по делам, а на отдых, наверное, только в Таиланд да в Карловы Вары получилось съездить. Часто просто выезжаем с друзьями на природу, с некоторыми из них мы знакомы по пятьдесят с лишним лет. Так что всегда есть о чем поговорить, что обсудить.
— Что обычно вспоминаете?
— Вспоминается многое. Было немало поездок по территориям, встреч с самыми разными людьми. Я обсуждал вопросы, которые их волнуют, часто сопереживал вместе с ними, но всегда старался найти какой-то выход из той или иной ситуации. Исходя из опыта собственной работы, могу сказать, что многие наши проблемы вполне решаемы, надо только постараться всем вместе их решить.
СМ Номер один, № 38 от 29 сентября 2016 года
Поделиться с друзьями:
